В шесть часов вечера вернулись с работы Марни и Ровена. Их лица и руки были покрыты слоем серой пыли. Девушки скрылись в туалете, чтобы умыться, а затем – наверное, следуя укоренившейся за долгие годы привычке, – Ровена села на нижнюю койку и в изнеможении привалилась спиной к стене. Работа отняла у нее все силы, и она казалась даже более хрупкой, чем вчера. На Марни дневной труд не оказал никакого влияния. Как всегда энергичная, она помогла сестре устроиться поудобнее и принесла ужин – капустную похлебку и хлеб. Ровена, поставив миску на колени, приступила к еде, а Марни тем временем отправилась за своей порцией. Вьюк со взрывчаткой исчез, но мой личный рюкзак остался, и я принялся за его разборку, чтобы предоставить девушкам возможность поесть в привычной обстановке – в одиночестве, если можно так выразиться. Через некоторое время я сел напротив койки на стул и сказал:
– Строго говоря, это считается моим неприкосновенным запасом. Но я тем не менее хочу предложить вам шоколад. Хотите? – Я протянул им две плитки. Обе посмотрели на меня как-то странно, опасаясь, что я чего-то потребую взамен.
– Пожалуйста, возьмите… – запинаясь, проговорил я. – Мне хотелось бы сделать для вас что-то большее… У меня сердце кровью обливается при виде тех условий, в которых вы живете, пищи, которую вы едите. Это… это…
– Несправедливо?
– Да! Будь оно все проклято!
– Что ж, такова наша теперешняя жизнь, – со слабой улыбкой произнесла Ровена и, оглядевшись, продолжила: – Это наш дом… и мы должны смириться. Спасибо за шоколад. Мы с Марни не пробовали его уже лет десять. – Ровена взяла у меня обе плитки, передала одну сестре и попросила: – Марни, принеси нам что-нибудь выпить. Марни подошла к крану и налила три чашки спиртного. Пока Марни готовила выпивку, я, ощущая себя без вины виноватым и путаясь в словах, пытался объяснить Ровене, каким злодеем является Торренс и почему так нехорошо использовать рабский труд. Ровена слушала мои филиппики совершенно равнодушно. Я был потрясен. Неужели эти девушки настолько привыкли к обстановке, что не испытывают по отношению к себе никакой жалости? Марни поставила одну чашку со спиртным на пол рядом со мной, а другую передала сестре. Мне показалось, что они не знают, с какой стороны подступить к шоколаду. Но, откусив в первый раз, они разобрались что к чему и очень быстро прикончили обе плитки. Я страшно жалел о том, что мне больше нечего им предложить. Постепенно во мне пробуждалось довольно странное чувство – ярость, замешенная на ощущении вины.
– Но как могут обитатели южной части Манхэттена допустить, чтобы вы прозябали здесь в столь отвратительных условиях? – спросил я.
– Очень просто. Они об этом ничего не знают.
– Но информация о жизни в гетто не могла не просочиться через стену. Ведь есть же водители грузовиков, которые доставляют товары из промышленной зоны потребителям. Разве нет?
– Наши хозяева – люди предусмотрительные. Все товары помещаются по ночам в склады, а утром свободные рабочие с юга загружают их в машины. Хитро придумано, правда?
– Следовательно, рабы и свободные не встречаются?
– Никогда. Обитатели южной части Манхэттена знают только, что склады каждую ночь заполняются, словно по мановению волшебной палочки их крестной – феи.
– Но неужели никто не задает вопрос, что происходит здесь, за стеной?
– Некоторые интересуются. Марни, например, задавала вопросы еще школьницей. Но все чересчур любопытные рискуют оказаться здесь. А это то же самое, что умереть и оказаться в аду. – Ровена пожала плечами и отпила из чашки. – Каждый, кто сюда попал, знает: он больше никогда не вернется к нормальной жизни и не увидит друзей и родных. На самом деле, как я догадываюсь, многие на юге понимают, что происходит севернее Параллели 102-й улицы. Но скажите честно, кого по-настоящему интересует, как функционируют тюрьмы? – Она пожала плечами. – Люди не спрашивают, куда деваются отбросы или как выращивается скот, появляющийся на их тарелке в виде ростбифа. Они вообще стараются об этом не задумываться. Я еще раз горячо выразил все свое негодование по поводу столь вопиющей несправедливости.
– Расскажите лучше о себе, Дэвид, – попросила Ровена. – Как выглядит ваш дом? На меня внимательно смотрели две пары зеленых глаз, и я никак не мог отрешиться от мысли, что на меня смотрят две видоизмененных Керрис Бедеккер. Одна обладала какой-то тонкой, почти неземной красотой, вторая была обезображена страшным багровым шрамом, рассекающим по диагонали лицо. Я принялся описывать пологие зеленые холмы острова Уайт, свежий морской воздух, наш дом, уютно устроившийся в самом сердце острова. Рассказывая об этом, я делал все, чтобы остров Уайт не казался девушкам земным раем. Поведал я им и историю собственной жизни. Они даже заулыбались, услышав о тех приключениях, которые я пережил еще в нежном возрасте. Особенно им понравился рассказ об учиненном мною разгроме отцовской лаборатории. Короче, мне удалось немного растопить их сердца. Я с удовольствием следил за тем, как в ходе разговора девушки все больше и больше оживлялись. Изувеченное личико Марни расцвело обаятельной трогательной улыбкой. Ровена оказалась подлинным, хотя и глубоко скрытым кладезем юмора. Если бы мне удалось увезти их к себе на остров, они, несомненно, превратились бы в совершенно полноценных членов общества. Я не сомневался, что здоровая пища, нормальный отдых, свежий воздух, да и просто свобода, которой мы наслаждались, быстро восстановят их силы. Я следил за тем, как они потягивают жидкость, полученную из перегонного куба. Из чего бы ни состоял этот напиток, он явно оказывал тонизирующее действие. Прозрачное личико Ровены чуть порозовело, а Марни заметно оживилась. Заметив мою чашку с нетронутой выпивкой, она жестом пригласила составить им компанию. Я улыбнулся, кивнул и поднес чашку к губам. Даже по прошествии нескольких минут слезы у меня из глаз продолжали литься ручьем. Придя в себя, я услышал за дверью какой-то резкий лязгающий звук.